Архаров пытался разглядеть лица на снимках, — нет, я этих не знаю.
— Зато они тебя знают. Они все проходят по делу «Северного пути».
— И что? — Архаров растер лицо полотенцем.
— Они, Саш, показали, что знакомы с тобой и кое-что переправляли через тебя в Москву.
— Ты охренел? — Архаров замер перед зеркалом, подперев языком щеку.
— Я? — Эдик убрал фотографии в карман, я — нет. Но за тобой скоро придут.
— Стоп-стоп-стоп, — Архаров схватил Эдика за воротник рубашки, — а почему, Эдичка, ТЫ в курсе, а?
Совещались с Москвой. Псоу, совершенно придя в себя, начисто забыл о каких-то заложницах — «девочки» были живы и относительно здоровы. Эпизод «Проход каравана» был отснят с многих точек, и, как выяснилось при монтаже — стал, как не странно, действительно шедевром. Крупные планы чудных верблюжьих морд, фантастической красоты сбруя, бедуины, полуспящие, как казалось со стороны, чинары, полощущие листву в выцветшем от зноя небе, нежная женская рука (актриса Самобытько Клара), в перстнях, свесившаяся с паланкина, дервиши, опирающиеся на посохи, ишачки — общий план, тючок на спине, прямая спина ездока — кто бы мог подумать, что это не купец трусит по пыльной дороге, а боец спецназа, да еще в полной экипировке. Даже тот момент, когда спецназовцы перелетали через дувал — жадный до хорошего материала Псоу — оставил. Он хотел переснять те кадры, что были испорчены присутствием в них Шахло — но Мона Ли, как сказал врач, будет приходить в себя еще пару недель, как минимум. После некоторых колебаний, Вольдемар Иосифович махнул рукой на свои планы и нехотя отдел приказ — паковать оборудование и возвращаться в Москву. С Моной Ли оставался Коломийцев, он же вызвался ухаживать за Ларой, чему был весьма недоволен Крохаль.
Архарова вызвали на допрос. Следователь оказался умнее обычных милицейских, даром что комитетчик, сразу понял, что Архаров слабак, бабник и трепло, к транспортировке наркотиков отношения не имеет, но на всякий случай завербовал его, припугнув зоной. Архаров после многочасовых бесед приуныл, бросил пить, оставил свою Зулейку, и, навестив Мону Ли (в присутствии Пал Палыча), побрел упаковывать вещи, раздумывая, брать ли с собой подаренный ему ковер или плюнув, оставить в номере. Взял, впрочем, и ковер, и халат, и два десятка тюбетеек, и отрез шелка на платье жене — получив его, жена хмыкнула, и сделала шторы на даче.
Ездили в закрытый город Янгиабад, где обеспечение было лучше московского, а некоторые, самые смелые, добирались и до Джизака, где можно было легко купить шикарную болгарскую дубленку.
Вся группа бегала по рынкам, выискивая помидоры, зелень, специи, рис, скупая ляганы и прочую невероятной красоты керамическую посуду, которая потом, в холодной и серой Москве, будет — как кусочек солнца в небе, пойманный гениальным гончаром.
Органы работали медленно и упорно, связывали меж собой ничего не значащие эпизоды, и тогда всплывали все новые фамилии и устанавливались такие цепочки, что казалось — вся страна скована. Одной цепью.
Маленький темный кореец Ли Чхан Хэн, получивший срок на четвертак только по той причине, что следствие еще шло, а отчитаться нужно было за квартал, готовился к этапу на Магадан. Его мало пугала зона, он знал, что выживет везде. Серый и живучий, как пыль. Жуткий и неумолимый, безжалостный, как рок. В его «сидоре» не было ничего, кроме двух пачек крошащейся «Примы» и какого-то свертка, видимо, с бельем. Он прошел все пересылки, не вызывая гнева конвойных, держался молчком, забиваясь в щели. Когда до Магаданской зоны оставалось два дня перегона, Ли Чхан Хэн исчез.
Глава 37
О съемках «Тысячи и одной ночи» в Ташкенте напоминали лишь скромные афишки, расклеенные по городу — «Сегодня, 25 июня, в ДК „Хлопкороб“, в 19.00 состоится творческая встреча с народным артистом СССР Петром Смоленским», «Дорогие ташкентцы и гости города! Завтра, в кинотеатре „Пусть к звездам“ пройдет встреча с заслуженной артисткой Российской Федерации, Лилией Грушенко. В программе — кадры из фильмов „Пятая звезда“, „Строчи, пулеметчик“ и ответы на ваши вопросы. Просьба не опаздывать. Билеты в кассе». Конечно, на базаре, в домах, в очередях в магазинах, на работе, на остановках, просто — у дувалов в Старом городе — везде только и говорили, что об аресте Хозяина республики, да и о том, что он похитил народную артистку, а молодую артистку подменил своей племянницей Шахло, выдав за родную дочь. Говорили, говорили, пугались будущего, боялись, что еще чаще будут посылать на хлопок, сбор которого и был истинным адом. Те, кто не выполнял план по сбору, выходили на работу при «лунном свете» — когда только трактора освещали поле. Республика жила, разворошенная, как улей. Войсковые соединения находились в боевой готовности, а для верности еще развернули учения под кодовым названием «Чирчик». Бойцы, в своих палаточных городках еле дожидались вечера, буквально сдирая с себя выбеленное за день солнцем и потом хабэ. К орудиям, раскаленным под солнцем, невозможно было прикоснуться.
Следователи работали в прохладе кабинетов, описывая день за днем казавшиеся несметными человеку советскому богатства — золото, ювелирку, невиданной красоты посуду, ткани, и даже меха, дивясь особенно мехам. Валюта, рубли, монеты царской чеканки, иконы, импортная техника — чего только не было у власть предержащих. Докладывали в Москву, и крутили, крутили, разматывали…
Побег Ли Чхан Хэна вызвал не просто скандал — полетели головы, даже расформировали отдел. Начальничий гнев слегка лишь утишило то, что при побеге кореец убил конвойного заточкой, и уж по всей стране сразу объявили всесоюзный розыск. Впрочем, это было делом гиблым — уйди он через Казахстан, или потеряйся навек в Чуйской долине.
Лара чувствовала себя прекрасно, в госпитале ее окружили такой заботой, что она просто наслаждалась отдыхом.
— Вот-вот, — она подправляла пилочкой ноготки и говорила по телефону, прижав трубку плечом, — пусть они меня здесь полечат. Ты знаешь, Леля, я столько вынесла страданий на этих съемках! Какой анализ? А для чего? А спрошу. Бассейн? Есть. Но ты знаешь, я так тут располнела на этих лагманах… ну, да, ну пришли. Нет, не присылай. А я тут что — на всю жизнь, по-твоему? Хирург? Главный? Красивый. Узбек. Нет, не выговорю, я его зову Вася. Он чудный. А что у тебя? Что? Геморрой? Ляля, какая гадость! Это неприлично … — и так целыми днями, вся Москва и Ленинград существовали в телефонной трубке, и Ларочка была в курсе и весь мир был — в курсе.
Пал Палыч, переехавший из Интуриста в простенькую гостиничку, поближе к госпиталю, целыми днями находился с Моной, которой физически шла на поправку быстро, но ее душевная травма была столь сильна, что Пал Палыч еле держал себя в руках, выслушивая
